Виталий Шипаков - Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди
– Не желаешь, князь, с дороги отдохнуть, хлеба нашего отведать?
– Благодарствую, святой отец, только время нынче шибко неспокойное, угощаться-прохлаждаться некогда. Да и люди ваши, вижу, в сборе, негоже ожиданием их томить. Дозвольте сразу речь держать, пожелания царя поведать, – почтительно ответил князь Дмитрий. Одобрительно переглянувшись меж собой, священник с атаманами согласно кивнули. Емеля Чуб, еще не старый, лет сорока казак, отвагою и рассудительным нравом давно снискавший себе славу да почет на всем Дону, отвязал от изгороди коня, с юношеской легкостью метнул в седло свое жилистое сухощавое тело и, призывающе мотнув курчавой седоватой головой, распорядился:
– Езжай за мной, на майдане места не хватило, мы за станицей повелели казакам на круг сбираться.
Дабы не смущать станичников своей охраной, Новосильцев, взяв с собой лишь трех дворян, остальные остались возле церкви, поспешил вслед за Чубом. Выехав на середину поросшего разнотравьем поля, они остановились, и князь с волнением стал смотреть на сбор разбойничьего воинства.
Ждать себя казаки не заставили, без малейших признаков суеты они двинулись густой толпой за старшинами и выстроились в ровный полукруг лицом к московскому посланнику. Пестрота одежд и ликов еще более разволновала Новосильцева, дрожа от возбуждения, он принялся внимательно разглядывать этих так им и непонятых людей, один лишь вид которых вселял в него страх.
Возраст вольных воинов был самым, что ни есть разнообразным. Безусые юнцы на равных стояли рядом с разукрашенными сединой и сабельными шрамами стариками. Хотя назвать стариками закаленных, имевших за плечами годов по сорок-пятьдесят, бойцов представлялось лишь с большой натяжкой, но более древних просто не было. Прожить полсотни лет для казака – уже великое везение. Лица большинства станичников мало чем отличались от обычных, московитских – все та же белизна чуток курчавых волос да голубизна широких глаз. Но попадались такие, которые горбинкою носов и чернооким взором выдавали своих мамок-турчанок иль татарок. И здесь не уступили казачки охочим до белотелых русских женщин ордынцам.
Одеяние станичников представляло из себя помесь роскоши с нищетой. Наряду с собольими шапками да бархатными кафтанами князь увидел протертые до дыр холщовые штаны и такие же рубахи. При этом драгоценная, разукрашенная перьями, а то и пряжкой с самоцветами шапка, вполне могла сидеть на голове обладателя драных штанов.
Более всего поразило Новосильцева оружие казаков. Помимо сабли, висевшей на боку у каждого станичника, почти у всех из-за пояса торчала пистоль, а то и две. Кинжалы да ножи были заткнуты за голенища сапог. При всем при этом многие опирались на древко пики иль пищаль. Объединял эту разноликую и разноцветную, но сомкнутую в стройные ряды толпу дух вольности. Ее являли все без исключения видом гордо поднятой головы и небрежно брошенной на сабельную рукоять ладони.
Князь Дмитрий уже собрался говорить, как вдруг в толпе раздались одобрительные возгласы, старики и молодые уважительно подвинулись, пропуская в первый ряд двух всадников. Их необычный даже для станичников вид сразу же привлек Новосильцева. Первым, что пришло в его и так уже вскруженную голову, стало предположение, а не прислали ли поляки к казакам своих послов.
Облик, по крайней мере, одного из этих, явившихся последними, но безоговорочно пропущенных в первый ряд бойцов, не исключал такой возможности. Пред князем Дмитрием в дружном казачьем строю стоял шляхтич. Белый польский кунтуш, соболья шапка с бархатным малиновым верхом, украшенная павлиньим пером, красного сафьяна сапоги, вдетые в серебряные стремена, торчащие из седельных сумок, редкостные, вероятно аглицкой работы, кремневые пистолеты и сабля с золоченой рукоятью в виде одноглавого шляхетского орла – все это могло принадлежать лишь отпрыску какого-нибудь знатного рода из Речи Посполитой. Однако, посмотрев в лицо диковинного всадника, восседавшего небрежно подбоченясь на великолепном белом жеребце, князь понял, что опасения его напрасны. Ни унизанные перстнями пальцы, перебиравшие конскую уздечку, ни бритый подбородок не могли уже сбить с толку Новосильцева.
Это был казак, тот самый, из стамбульского подземелья, видно, заново воскресший и снова присланный господом на грешную донскую землю. Умный, явно доброжелательный взгляд излучающих лихость карих глаз, встретивший его пятнадцать лет назад на пороге турецкого застенка, снова с интересом изучал посланника Грозного-царя. Князя Дмитрия аж в жар бросило. Что это, наваждение или знак, поданный ему всевышним. Кое-как оправившись от нового потрясения, Новосильцев, наконец, уразумел, что представший перед ним красавец-витязь лишь очень похож на покойного атамана. Этот был изрядно моложе. Несмотря на звериную легкость движений, выдававшую опытного воина, похмельную отечность век и мудрый взгляд, ему было вряд ли больше лет двадцати, да и шириною плеч он явно уступал богатырю атаману. Продолжая следить за шляхетского вида воином, князь отметил, что иноземная одежда и оружие не делали его чужим средь казаков. Наоборот, восторженные взгляды молодых, одобрительные стариков давали знать, что это не простой казак, а старшина и любимец всего вольного воинства. Дмитрий Михайлович малость повеселел, но ненадолго. Вскоре он почуял уже недобрый взгляд другого всадника. Тот был полной противоположностью своего товарища – широкоплечий, чернявый, горбоносый. Своей одеждой и оружием сей грозный воин не уступал приятелю. Из-под распахнутого на широкой груди синего бархата кафтана виднелась посеребренная кольчуга с золотым орлом. Откровенно разбойный вид казака не вызывал сомнений в печальной участи прежнего хозяина этого доспеха.
– Кто такие? – спросил у Чуба Новосильцев, который, как и все другие, добродушно улыбаясь, смотрел на «шляхтича».
– Эти, что ли? – не сгоняя с лица улыбки, но укоризненно качая головой, переспросил атаман. – То, ваша милость, черный черт с младенцем. Младенец, правда, уже вырос и тоже в чертяку превратился, только белого.
Почуяв княжью озабоченность, Емельян уже серьезно пояснил:
– Лучшие бойцы нашего войска. Я, по крайней мере, равных им не знаю. Чернявый – это атаман Иван Кольцо, а вон тот, – снова улыбнувшись, Чуб кивнул на «шляхтича», – есаул его, Ванька Княжич.
– Княжич, – словно эхо отозвался голос Емельяна в голове у Новосильцева. Но ведь именно так звали атамана, сгинувшего полтора десятка лет назад в стамбульском подземелье. Да, действительно, смертельно раненый предводитель горстки смельчаков, жизнь отдавших за друзей своих, упоминал о своем семействе – красавице жене да малолетнем сынишке. Сомнений не было, в первом ряду казачьего войска стоял теперь его сын. Новая волна избытка чувств подкатила к сердцу князя Дмитрия, но уже не страха, а уверенности в правоте вершимых им дел. Не иначе, как по божьему велению подарил ему бесстрашный атаман задумку поднять полки казачьи на защиту русской земли, и теперь сын его пришел помочь ее исполнить.
Видно, угадав княжьи помыслы, Чуб продолжил начатый разговор:
– Вот каких бойцов царю Ивану надо, эти не чета мне, старику. С такими можно не только отразить поляков, но до самой Варшавы дойти. И казачество, сам видишь, как их уважает. Ежли Ваньки примут твою сторону, многие станичники в войско государево пойдут. Хотя Кольцо навряд ли царю служить захочет. Он волю вольную превыше всего ценит. Даже здесь, на Дону, со своей ватагой казаков, душой и телом ему преданных, сам по себе живет. А вот младший Ванька, – Чуб снова улыбнулся, взглянув на Княжича, – хоть и атамана друг первейший и молодой еще, но во всем свое мнение имеет. Как-никак отца Герасима приемный сын, а тот его правильно воспитал. Этот в бой за веру православную на католиков поганых может и пойти.
21Ропот, вызванный явлением Кольцо и Княжича, помаленьку стих. Ждать больше было нечего, тысячи пар глаз с интересом, недоумением и даже ненавистью смотрели на посланника царя. Взяв у одного из сподвижниковдворян дарованное государем знамя, Новосильцев подъехал к казачьему строю и встал напротив есаула. Помолодому звонким от волнения голосом он начал свою речь:
– Воины православные, царь всея Руси Иван Васильевич поклон вам шлет!
Услышав про поклон, многие станичники довольно улыбнулись. Получив сию, хоть малую, но поддержку, князь Дмитрий уже смелей продолжил:
– Доселе небывалая угроза, нависшая над всей отчизной нашей, подвинула помазанника божьего обратиться за вашей помощью. Король шляхетский пришел с войной. Не только московитов, а и прочий русский люд желает обратить Стефан Баторий в поганую латинскую веру. Именем святой церкви православной призывает вас великий государь вступить в его войско и отразить сие, под стать татарскому, нашествие. Кому как не казакам, прирожденным бойцам, встать на пути у супостата и преумножить славу своего вольного христолюбивого воинства. Перед лицом смертельной для Родины опасности предлагает царь Иван забыть обиды, что были между Доном да Московией, и вместе воевать с католиками, посягнувшими не только на жилища и свободу нашу, но и веру православную, самую праведную на всей земле.
![Хрисанф Херсонский - Вахтангов [1-е издание]](/uploads/posts/books/39049/39049.jpg)
